Машенька собиралась замуж. Она готовилась к свадьбе и, прощаясь со своей девичьей жизнью, перебирала ученические тетради, старые журналы и подаренные к разным праздникам открытки. Она делала это почти машинально; все, что казалось ей не нужным, немедленно отправлялось в костер. Все ее мысли были заняты предстоящим торжеством.
Неожиданно ей в руки попалась старая потертая тетрадь, подписанная неровным, явно, не ее почерком. В памяти всплыло недавнее событие, связанное с ней, и по лицу Маши пробежала тень тревоги и недовольство.
Это оказалась отцовская тетрадь, которую он передал ей при последнем свидании в тюрьме, и которую просил прочесть и сохранить. Машенька двумя пальцами взяла ее за уголок, и, даже не раскрыв, бросила в кучу горящего бумажного хлама. Бросила и оторопела от своего поступка. В тот момент, когда сгорала тетрадь, она почувствовала, как рвутся последние нити, связывающие ее с отцом. Но это длилось лишь некоторое мгновенье. Потом неприятные мысли осели, как зола в костре. Другие мысли, торопясь, и перегоняя друг друга, восторженно понеслись навстречу счастливому будущему.
Но был еще один неприятный момент, омрачающий радужные мечты - она стыдилась перед мужем неблаговидного прошлого своего отца. Стыд мешал ей в полной мере наслаждаться новой жизнью, радоваться ей и чувствовать себя счастливой, и именно он пробуждал в ней мерзкое чувство досады и обиды на человека, превратившего ее детство в кошмар. Позже, написала отцу письмо, в котором безжалостно и бездушно отказывалась от него. В нем сообщала, что он ей такой не нужен, что ей было бы намного легче, если б его вообще не существовало. Далее она просила не писать ей, так как знать его больше не хочет. Письмо опустила в почтовый ящик без раздумья и забыла о нем. Машеньке хотелось поскорее порвать с прошлым, навсегда вычеркнув отца из своей жизни. Но, Господи, кто же мог знать, что все так обернется…
Мария Юрьевна стояла у окна и наблюдала, как капли дождя, сбиваясь в тоненькие ручейки, деловито бегут по стеклу. Она не любила дожди и серость ненастного дня, так как все это не лучшим образом сказывалось на ее настроении, давило, угнетало и настойчиво уводило в прошлое, которое она пыталась, но никак не могла забыть.
Последние несколько лет ее постоянно мучили воспоминания об отце и о том давнем, своем поступке. О нем она никогда не рассказывала сыну, думала – забудется. Но цепкая память не хотела отпускать от себя события тех лет. И вот недавно Мария Юрьевна пришла к мучительному решению рассказать обо всем сыну, но не знала, как лучше начать разговор. Была еще одна причина, поведать ему о прошлом. Она появилась неожиданно, вызвала массу противоречивых чувств и растерянность.
Сыну Георгию скоро будет двадцать девять лет. Четыре года назад на него, как будто с неба свалился поэтический дар. Это событие было странно тем, что ни литературой, ни поэзией он не увлекался. Его стихи имели такой глубокий смысл, что просто диву даешься. В одних светилась нежная грусть, в других – веселость и удальство, а третьи - поражали пронзительным криком души и глубоким пониманием жизненной сути.
Мария Юрьевна смутно догадывалась, откуда у него такие проявления. Чувство вины перед отцом не давали ей в полной мере испытывать гордость за сына. Душа требовала очищения, исповеди. А что если Георгий не поймет и не простит ее? Вот сейчас он сидел на диване и держал в руках книгу. Задумчивый взгляд поверх строк был рассеян.
- Ты знаешь, мама, мне приснился странный сон. В нем я спал, потом внезапно проснулся от необычайного, непонятно-тревожного состояния. Я увидел длинный полутемный коридор. В глубине его появилась неясная тень. Она медленно приближалась ко мне, обретая человеческие черты.
Мария Юрьевна медленно повернулась к сыну.
- Наверное, тебе, в твоем сне, было страшно?
- Нет, мама. Я как будто знал, что ничего плохого не произойдет. Еще я почувствовал, что от человека шел мощный поток спокойствия и умиротворения, и тревога, покинула меня.
- Что же было дальше?
- Дальше? Он подошел ко мне совсем близко. Так близко, что я увидел его лицо, светлое, немного задумчивое, с грустной, и, почему-то виноватой, улыбкой. О чем же он говорил мне? Я помню не все. Да, кажется о том, что я сильный, что у меня все получится и, что я ничего не должен бояться – он будет рядом и поможет.
Мария Юрьевна встрепенулась, напряглась всем телом и с волнением в голосе спросила сына:
- Какой странный сон. Скажи, сынок, а как выглядел тот человек, во что был одет? Ты запомнил?
- Не знаю, мама. Не это было главным. Но все же… Мне показалось, что на нем был ватник, а на голове – шапка-ушанка. Он был похож на лесоруба. Мешал полумрак. Что на ногах – не видел.
Женщина глубоко вздохнула и схватилась рукой за грудь. Глаза предательски заблестели, готовые пролиться потоком слез. Вот само провидение подсказывает ей, что пора, наконец-то, начать этот тяжелый разговор.
- Что с тобой, мама? Почему мой сон тебя так взволновал? Ты меня пугаешь.
- Все хорошо, Георгий. Я, кажется, догадываюсь, кто приснился тебе.- Мария Юрьевна украдкой промокнула слезы. Всплеск эмоций и волнение матери заставили Георгия поднять голову и вопросительно посмотреть на нее.
- Ты не случайно спросила, так ведь?
- Да, сынок. Кажется, ты во сне видел своего деда, моего отца. Ты не знал его. Я тебе о нем рассказывала, но не все. Считала, что неприятные моменты его жизни тебя не должны касаться. Теперь я понимаю – была неправа. Видимо, он приснился тебе не случайно. Наверное, пришло время поговорить нам с тобой о многом и серьезно. Я должна это сделать, потому что очень виновата перед ним. Я чувствую, что мне необходимо с кем-то поделиться. Отчаяние и боль не дают мне спокойно жить.
Георгий сел, облокотившись о спинку дивана. Рассказ мамы серьезно заинтересовал его, и слушал он с неподдельным интересом.
-Так расскажи мне о нем, мама.
- Я попробую, хотя мне будет очень не легко. Понимаешь, мне все время кажется, что отец незримо присутствует где-то рядом. Вспомни, сынок, ты начал писать стихи совершенно неожиданно для самого себя и для меня тоже. Тебе было почти двадцать пять, когда ты впервые меня удивил. Ты же не увлекался, поэзией. Я вот думаю, а не связано это проявление с твоим дедом? Видишь ли, он тоже писал стихи. Но его дар остался не раскрытым.
- Может быть, мамочка. Мне сейчас трудно что-либо сказать по этому поводу, но то, что увлечение поэзией пришло ко мне внезапно – это факт.
- Хорошо. Теперь о главном. Хочу рассказать тебе об одной давней истории.
Понимаешь, сыночек, я когда-то в молодости сожгла отцовскую тетрадь, тетрадь твоего деда. До сих пор очень, очень сожалею об этом. Когда я была маленькой, моего отца осудили за драку, в которой был убит молодой парень. Папа - бывший детдомовец. Чувство собственного достоинства и справедливости было развито в нем очень сильно.
Он никогда не оставался в стороне, если обижали его друзей. Мама хотела спокойной семейной жизни, но папу, человека по натуре горячего, жизнь в рамках семьи тяготила. Он любил нас, но жаждал общения со своими детдомовскими друзьями и всегда приходил к ним на помощь по первому зову. Он за них – и в огонь и в воду.
- Ты ничего не рассказывала мне о детдоме. Я всю жизнь знал, что у деда была семья.
- Да, семья была. Он нашел ее много позже, будучи взрослым. А в детдом попал по глупости. Его мама умерла при родах, когда он был мальчишкой. Отца от горя парализовало. Была война, люди жили по карточной системе. Двоих младших детей забрали родственники, а он и брат остались жить с больным отцом. Как-то раз пошли получать по карточке хлеб, да наткнулись на мошенников, которые уговорили их обменять эти карточки на сласти. Когда сладкое было съедено, ребята просто ужаснулись от мысли, что хлеб получать они больше не смогут. Вернуться к отцу побоялись, начали бродяжничать по поездам и вокзалам, воруя и прося еду. Как-то их выловили и, не взирая на протест, распределили по разным детским домам.
Мария Юрьевна на миг прервала свой рассказ, как бы не решаясь его продолжить. Она не знала, как сын воспримет ее исповедь. Но все же решительно продолжила:
- Потом были его юность, любовь, семейная жизнь. Я души не чаяла в папе. Статный, веселый и красивый, он вызывал во мне гордость. Особенно мне нравилось то, как он пел – восторженно и вдохновенно! Он был похож на русского. Все так и считали, пока не нашлись его родственники. Оказывается, в нем текла горячая дагестанская и азербайджанская кровь. Темные волосы и были единственными тому признаками. Я не встречала человека добрее, и, лучшего отца не желала. Он во всем был справедлив, слушал меня внимательно, говорил на равных и, мне всегда было с ним интересно.
Голос Марии Юрьевны в этом месте стал трогательно-мечтательным, будто она целиком погрузилась в далекое время счастливого детства. Блестящие глаза заискрились, и морщинки от них разошлись солнечными лучиками. Но затем на ее лице вновь отразилась тревога.
- Тот день, когда его арестовали, для меня стал самым черным днем в моей жизни. Отца обвинили в убийстве человека и осудили на большой срок тюремного заключения. Для меня его поступок был равносилен предательству. Мое детское счастье рухнуло в один миг. Насколько сильно я его любила, настолько сильным было мое горе. Я стыдилась людей. Мне казалось - они видели насквозь, что я – дочь убийцы. Ах, сынок, я не могла ему этого простить. Я стала его ненавидеть. Отец черной тенью следовал за мной повсюду и тогда, когда меня принимали в пионеры, и тогда, когда вступала в комсомол, и, даже тогда, когда выходила замуж. Но, ты не должен стыдиться своего деда. Он был замечательнейшим человеком, таким и оставался до конца своих дней. К сожалению, я поняла это очень поздно, настолько поздно, что ничего не могла уже изменить. Душевная боль тяжелой ношей легла на сердце.
Мария Юрьевна перевела дыхание, давая волнению улечься. Молчать о прошлом она больше не могла, не имела права. Ей необходимо было выплеснуть эту душевную боль, реабилитируя себя в своих глазах и в глазах сына. И еще ей необходимо было объяснить Георгию, откуда у него этот поэтический дар.
- Так в чем же, мама, ты себя винишь?
- Я виню себя в том, что многого не знала об отце, хотя узнать могла, но не захотела. Мешала гордость. Я слишком была занята собой и своим горем. А с отцом мне было и так все ясно. Духовная связь с ним была потеряна, а в минуты коротких свиданий я считала выше своего достоинства спросить у него правду. Свой срок он отсиживал в Краснодаре, где осужденные строили огромное водохранилище.
В одно из наших посещений отец вынес старую тетрадь. Мне тогда было семнадцать лет. Я думала о своей учебе, молодости и любви. А он был рад встрече, много говорил, не замечая, что я слушала его плохо, изредка и невпопад кивая головой. Помню, он утверждал, что не виновен в убийстве человека, что взял вину других на себя и, что не мог поступить иначе. Просил прочесть стихи и сохранить тетрадь. Все о чем он говорил, уже не имело для меня никакого значения, настолько я сжилась с мыслью, что мой отец преступник. Тетрадь я взяла. Вернувшись, домой, засунула ее в ящик стола и тут же о ней забыла. Затем, спустя время, при проведении капитальной уборки, наткнулась на нее и, не долго думая, бросила в костер вместе с другим хламом. В ту минуту, когда горела тетрадь, я поразилась своему поступку. Я помню, что в какой-то момент мне показалось, что я сжигаю последнюю ниточку, связывающую меня с отцом.
Я никогда себе этого не прощу, и не прощу письма, которое отправила ему год спустя, когда произошел новый поворот событий в моей жизни.
Мария Юрьевна говорила уже торопливо, в захлеб, словно боялась, что сын вот-вот ее прервет, попросит замолчать и то, что долгие годы рвало ее душу на части, опять окажется невысказанным и осядет у нее внутри тяжелым камнем.
- Я выходила замуж. Мой будущий муж, на фоне отца, был просто ангелом. Да, да Георгий, я говорю о твоем отце. Непьющий, некурящий, предупредительный и вежливый он сразу завоевал мое сердце. Он с пониманием отнесся к моей личной трагедии, не осуждая, и не расспрашивая ни о чем. За это я была благодарна ему. Семейная жизнь принесла мне сплошное разочарование. Ты прости меня Георгий, но твой папа на поверку оказался не тем человеком, за которого себя выдавал. Да ты и сам знаешь – видел. Его положительные качества волшебным образом видоизменились. Он превратился в грубого, циничного, развязного человека. Но самое страшное – в нем не было души. Чем несчастнее чувствовала я себя в семейной жизни, тем ярче проявлялся образ папы. Чувство вины и какой-то тревоги не давали мне покоя.
Слова отца, сказанные при последней встрече, тяжело пробивались к моему сердцу сквозь толщу времени и все чаще возвращали меня к мысли, что он действительно не был виноват в той злополучной драке. С его благородством, веселым нравом, жаждой жизни, любовью к людям он просто не мог быть убийцей, а в той ситуации, не мог поступить иначе.
Он написал стихи, из которых я не прочла ни одной строчки. О чем же он писал, о чем думал, чем полна была его душа? Я этого не знаю и не узнаю уже никогда.
- Неужели, мама, ты больше его не встречала?
- Нет, сынок. Мое письмо сыграло роковую роль в дальнейшей судьбе твоего деда. Получив его, он понял, что тетрадь осталась непрочитанной, что его душа, как и он сам, никому не нужна. Позже нам стало известно, что он добился у начальника лагеря пересылки в другую тюрьму, подальше от этих мест, от нас. Долгое время мы ничего о нем не знали. Он не объявился даже тогда, когда предположительно закончился срок его заключения. Я так надеялась на встречу с ним, и готова была на коленях умолять простить меня. Но судьба распорядилась иначе. Она готовила еще один удар. По пересылке, отец попал в тюрьму далекого, сибирского поселка Усть-Кут.
Встретился на нашем пути человек, которому довелось долгое время работать охранником в той тюрьме. По чистой случайности он знал заключенного по имени Юрий Киримов. Он же и рассказал, что мой отец был тяжело болен. Раковая опухоль легкого не давала надежды на жизнь. Холод, голод и бесчеловечные условия содержания заключенных только усугубляли его пошатнувшееся здоровье. Но умер он не от болезни. Его расстреляли, как расстреляли сотню других, таких же несчастных, как и он, поднявшихся в знак протеста на голодный бунт. Он даже не схоронен, а присыпан землей в общей могиле, не обозначенной даже крестом. Он сознательно пошел под пули. Теперь ты понимаешь, сынок, он и там не смог остаться в стороне, требуя справедливости. Собственно и терять ему было уже нечего.
Мария Юрьевна плакала, не стесняясь своих слез.
- Но самое страшное, сынок, что некому сказать «прости». Остается обращаться только к Богу.
Георгий подошел к матери и обнял ее за плечи.
- Не плач, мама. Главное, что ты помнишь его. Теперь и я буду помнить о нем, и рассказывать своим детям. Наверное, он все-таки простил тебя, иначе не передал бы мне свой дар.
- Спасибо, сыночек. Я боялась того, что ты меня не поймешь. Возможно, ты прав. Но как мне простить себя. Ведь до конца дней я буду помнить, что, сжигая тетрадь, я сжигала его душу. Когда я читаю твои стихи, мне кажется порой, что это он говорит твоими словами, - и Мария Юрьевна прочла по памяти четверостишие одного из стихотворений Георгия:
*
Где силы взять, чтоб крест свой пронести
И выдержав, вновь сделать свой разбег,
Чтобы взлететь, когда заставили ползти,
И жить здесь, как нормальный человек,
Где силы взять, чтоб крест свой пронести?
Возможно, он чувствовал себя именно так.
- Наверное, ты права, мама. А знаешь, о чем я подумал? Когда я выпущу свой первый сборник стихов, он будет посвящен памяти деда.
- Спасибо, сынок. – И Мария Юрьевна впервые за много лет вздохнула свободно.
http://proza.ru/2011/01/29/155. Бешеная Люба
*стихи поэта Марка Безрукова.